— Ты любишь его?

Ада — ватная. Мягкая. Этот вопрос разрастается кольцами эхо по просторной кухне, вибрирует. То расширяется звуковыми волнами, то сужается до тугого очка и сдавливает виски.

Чужие тени ходят по дому.

— Что?

— Ты любишь своего мужа?

Впервые за несколько лет она задумалась. Она любила его, но эта любовь трансформировалась в нечто иное. Любовь со звездочкой, когда в любой момент жди подставы, беды, подножки. Предательства. Однако у вас есть общий ребенок, имущество, воспоминания, разнообразие моментов, от которых сносило крышу, как ни с кем другим. Ингвар показал ей другой мир. Он стал единственным человеком, которому она смогла довериться в своей новой жизни, он стал для нее другом. От этого больнее всего перебирать в памяти провалы и задевать рубцы. Получить нож в спину от мужика? Плевать. Переболит. Получить его от друга — совсем другая история.

— Не знаю…

Следом — вырубает. Пробелы в памяти, куски фраз, посторонних звуков, кто-то на втором этаже грохочет ящиками. Тяжелый топот ног у нее над головой, а голова — свинцовая.

— Что там происходит? — бубнит сонно и пытается усидеть на стуле ровно. Эмма подплывает сбоку и обнимает ее за плечи.

— Ты устала, давай приляжем, милая.

На втором этаже спит ребенок. Спал. Йонас уже достаточно взрослый, чтобы не плакать, сдерживается (в этом пошел в мать), но шум его пугает. Он зовет Аду. Каждый новый раз, как остается без ответа, кричит сильнее. Сквозь туман она пытается отмахнуться от назойливой подруги и подняться к сыну, но та все настойчивее укладывает ее на диван.

— Отпусти, — сколько хватает силы, вся направлена на то, чтобы оттолкнуть Эмму. Чем больше сопротивления, тем больше от нее агрессии. Показное дружелюбие снова слетает паршивой маской. Толкает Аду и бьет ее по лицу.

— Я сказала, сиди ровно, сука!

Крики Йонаса все-таки срываются на слезы. Чужая тень становится вполне реальным человеком, скрывающим свое лицо. Он тащит мальчика за руку вниз по лестнице, хватает его небрежно подмышку и показывается перед Адой.

— Где он их спрятал? Быстрее.

— Спрятал что?

— Не прикидывайся дурой. Сэкономь нам всем время. И сбереги нервишки малому.

Тычет автоматом.

— Для такой мелкой рыбешки, как мы, ты выбрал слишком большую пушку.

Еще умудряется парировать. Страх немного притуплен спиртным, все сейчас недостаточно осязаемо, но детский плач вонзается прямо в сердце. Тремя кинжалами. И Ада начинает приходить в себя.

— Думаешь, самая умная? — выстрел в потолок. Все нутро содрогается, парализует ужас, глаза расширены и смотрят на него исступленно, беспомощно, в этом взгляде уже мало от человека. В этом взгляде ты зверь. Маленький загнанный зверь.

— Мама!

Через панорамные стеклянные двери врывается в гостинную Ингвар. За ним еще двое парней. Он сам — порванный, весь в крови. Лицо тоже — порченное.

— Она ничего не знает! Не трогайте их!

Тем же звериным взглядом рассматривает мужа. Пытается. Пытается не блевануть и не разреветься. Кратчайший миг, и вся ложь, все тайны пробегают кинолентой. О них самих не осведомлена, но хорошо может припомнить all the sneaky shit. All of his little worries. Все, что вызвало подозрение и на что закрывались глаза. За девять лет привыкаешь, remember? Себе во благо.

(Скелеты валят из шкафа. Тайны просачиваются, как сок. Как яд. Как кислота.)

— Что ты натворил, боже… Что ты натворил?

Она бы поднялась и потрепала его хорошенько. Била бы острыми кулаками даже по истерзанному лицу, сыпала солью раны, потому что больше нет никакого терпения. Больше ничего нет, ты слышишь меня, Ингвар? Ничего.

Но сейчас есть общая задача: сохранить мне, тебе и нашему сыну жизни. Если ты еще хочешь жить.

— Все просто, куколка, он украл деньги, которые не хочет отдавать. Много денег. Расскажешь, где тайничок. Твой муженек отказывается вести нормальный диалог.

— Отпусти моего сына, и я с тобой поворкую. Вы уже здесь. Не нужно лишних запугиваний.

Вы уже во власти сделать с нами все, что угодно. Просит безмолвно расслабляющимся лицом, взывает к человечности. Он отпускает Йонаса нехотя, но все-таки отпускает. Сын бежит к ней, и она крепко обвивает его, точно змея яйца в своем гнезде.

Ингвар хочет побыть героем. Секунда промедления, отвлечения — и вот он уже нападает на того, с пушкой, трое против одного дает очевидный итог. Теперь он лежит на полу, а они забивают его ногами, но так, чтобы еще оставался в сознании. Тяжело не переборщить. Йонас в ее объятиях всхлипывает, Ада закрывает ему лицо, чтобы не смог ничего разглядеть. Сама продолжает дрожать, и вся воля уходит на то, чтобы найти в себе крупицы самообладания, отогнать панику, научиться дышать.

— У меня нет этих денег! У меня больше их нет! — слабым голосом, полусознательным. Полуживым. Она бы сама добила его — так говорит любовь со звездочкой, которая превращается в чистую ненависть. Сейчас ей даже не жаль его. Разочарование за разочарованием.

Ложное ощущение времени. Проходит минут двадцать, но кажется, что мучительные часы. Они недолго церемонились. После попыток допытаться чего-нибудь дельного от Ингвара, снова обошли весь дом. На этот раз перевернули его вверх дном — так ничего и не нашли. Здесь он не соврал.

Эмма злорадно разбивает стоящие на кухне вазы, декоративные колбы и керамические горшки.

— Всегда раздражали.

Дальше происходит необратимое. Многие месяцы после она будет судорожно копошится в хронологии, анализировать каждую мелочь, что бы она могла сделать, чтобы это предотвратить.

Человек в черном возвращается, подкрадывается и бьет Аду по голове, чтобы она отключилась. Просыпается — за порогом у гаража, прямо на подъездной бетонной дорожке. Ее колотит не то от перенапряжения, не то от морозного утра. Она замечает это не сразу — огонь. Огонь внутри дома захватил полностью почти весь первый этаж. Быстро оклематься и всматриваться в окна, чтобы обнаружить там сына с мужем. Вокруг больше никого нет. Если они не внутри, то где? Хоть бы они были не внутри.

Ада вспомнила, как молиться. Но сперва она обежала дом вокруг, задыхаясь от собственного сердца, заткнувшего глотку. Кричала их имена. Звала на помощь соседей (живут на отшибе — не так-то просто). Еле слышное «мама», доносящееся сверху, подарило луч надежды, что все, возможно, будет в порядке. Подумала. если все же бог существует, он не позволит ее пятилетнему ребенку вот так сгореть там — заживо.

На стене — черным баллончиком (заметила только погодя): «подарок для самой умной».

Пожарная бригада так и не успела приехать вовремя. Тушила лишь угли.

Угли — это все, что ей останется.

Они даже не успели проститься.

_____

С тех пор не произносит ни слова. Табличка «I’m mute» на ресепшене в маленьком гест-хаусе на окраине родного города, которой теперь так назвать язык не поворачивается.

Прошло достаточно времени, чтобы она научилась не вздрагивать: от каждого звонка, резкого поворота, громкого смеха, сигнала гудка или хлопка автомобильных труб. От входящих гостей, желающих заселиться в номер на двоих в мансардной комнате.

С тех пор, как она похоронила останки своей семьи и перебралась в Голуэй, Ада взяла за правило не оставлять после себя следов. Девушка-инкогнито. Маска беспристрастности. Человек без прошлого с вероятным будущем. Вероятным. Каждый день она заставляет себя просыпаться, открывать глаза и ступать ногами на холодный пол. Нет смысла в том, чтобы обслуживать тело, но она продолжает это делать по инерции. И еще потому что в ней остались куски личности, да что там личности — тупой инстинкт самосохранения.

Хотя каждую субботу она все ближе к мысли о том, чтобы покончить с собой.

В воскресение спасает поход к маяку. Поблизости — церквушка. Одна пожилая дама с болонкой заприметила ее вовремя прогулок.

— Ты, смотрю, часто тут бываешь. Лицо твое мне незнакомо. Приезжая?

Ада кивает. Выучила язык жестов — отвечает по возможности, если кто-то его тоже понимает, но не в этом случае. Подносит два пальца к губам и прикладывает крестом.

— А-а... Почему внутрь не заходишь? — указывает на собор. В ответ пожимает плечами. Ладони складывает, как для молитвы, и мотает головой, выражая свое неверие в такие ритуалы. Свое неверие в целом. Надежда покинула ее, осталось только принятие. Как есть.

Навстречу издалека, с утеса, идет человек. Мужская фигура. Волосы у лба разлетаются от сильного ветра с залива. Пожилая дама машет ему рукой. Этого — точно знает. Говорит, сейчас познакомлю тебя с одним человеком. Хороший человек.

Ада приподнимает уголки рта. Волосы у самой растрепались. Вместо прежних черных — блонд, корни только слегка отросли.

— Добрый день, Миссис Бирн. Здравствуйте...

Потенциально хороший человек обращается и к ней. Его лицо изранено морщинами, а его глаза — прямиком из прошлого. Взгляд стал глубже, мягче. Ада узнала его не сразу. Накрыло постепенно — прошлась по его стану, зафиксировала мимику, движения тела. Он прячет руки в передние карманы джинс и оттягивает их, приподнимая плечи.

Щелчок — кадр: цветные лампы рассекают танцпол калейдоскопом. Его руки тоже в карманах. Разве что одна выпущена подержать сигаретку. Ада кружится под кайфом в кожаной куртке, струящемся летнем платье в мелкий горох и черных высоких ботинках. Fuckin' in the bushes. Тогда в клубе выступали Oasis.

Делает вдох, ловя себя на грани пророненного слова, но успевает опомнится. Замереть. Слегка опустить голову и протянуть ему руку для приветствия.

— Она немая.

пост с любой ролевой, но обязательно ваш