HUNTER SCAFER as POOR DEAR VENETIA

x. Журналистка в Пророке (или не в Пророке), кузина Крауча-мл., предположительно доча одной из сестёр Крауча-ст., имя менять можно, по фамилии давайте порешаем на месте.  x. Барти и Венеция знакомятся в Хогвартсе — их родители общения друг с друг не поддерживают, но Крауч знает всех поименно (а ещё по дате рождения, факультету, работе — даже будучи ребёнком он бережливо хранит в памяти всё, что может оказаться хоть сколько-нибудь полезным). Венеция искренне удивляется, когда слизеринец проявляет дружелюбие. Барти ничего не делает просто так, но замкнутой девочке с причудами эта дружба здорово помогает социально утвердиться, Крауч же решает, что иметь "своего" человека в той части семьи будет полезно. x. Венеция далеко не дурочка и в свои юные годы уже успела заиметь имя и какую-то репутацию в мире журналистики, вот только навыки критического мышления будто бы схлопываются, когда дело касается Барти. Она делает опасные журналистские расследования в четыре разворота про контрабанду в Лютном переулке, но даже не подозревает, чем занимается любимый кузен, считая его худшим пороком высокомерие.            x. Во многом Барти вполне искренне к ней привязан (а после смерти матери Венеция и вовсе осталась самым близким ему человеком из родни), он уважает её ум и характер, но это не отменяет того факта, что он паскуда манипулятивная — знает, когда изобразить жертву и надавить на жалость, когда побыть защитником, и в каких дозировках выдавать заботу и внимание, чтобы розовые очки на глазах кузины не потрескались. Венеция жутко переживала, когда Барти бесследно исчез прошлой зимой и теперь  активно продвигает хейт Ордена в сми, не усомнившись в истории его похищения ни на секунду.

Агата за смехом прячет страх, сильнее сжимает руки, не задумываясь о том, что Руби может дышать тяжело, носом утыкается в спину, старается не двигаться, не смотреть. Падение – не иллюзия, не видение, навеянное аэрофобией (так, кажется, магглы говорят? так именуют это чувство, от которого тело становится деревянным, из-за которого по позвоночнику ледяные, липкие капли скатываются, которое глаза застилает пыльно-серой пеленой. у них ведь для всего есть название), а состояние установленное в настройках по умолчанию, переданное по наследству не то матерью, не то отцом: вечно отрицаемое, всегда лживое, никогда не относящееся к настоящей Агате.

той, что засыпает на полу гостиной, не дойдя до комнаты;
той, что спотыкается во время танца на барной стойке и падает на бармена (хеллоу, мистер!);
той, что блюет в ближайшей подворотне, размазывает тушь по щекам, тянет вверх уголки губ: «все в порядке, все хорошо»;
той, что на семейном ужине (любимые родственники старательно отводят глаза, делают вид, что ее не существует, вопрошают вполголоса «почему она здесь, почему от нее до сих пор не избавились»), вытряхивает на изгиб ладони белое, шумно вдыхает и непозволительно громко смеется;

бабушка хватается за сердце, дед – за бокал; мать закатывает глаза, не прекращая размеренно пилить кусок давно остывшего жилистого стейка, отец все равно уже никогда ничего не увидит.

потому, что настоящая Агата не падает.
она летит вниз как чертов метеорит.

Пальцы впиваются в протянутую ладонь: облегченно вздыхает, чувствуя под ногами пускай не почву, но хотя бы не ненавистный воздух, вакуум, до оскомины знакомое ни-че-го.

– Когда я в очередной раз соглашусь на подобное приключение, напомни мне о том, что вообще-то я ненавижу метлы. Ты, кстати, знала, что не-волшебники тоже умеют летать? Только у них более комфортные условия, знаешь.

Взбирается, цепляясь за черепицу, на козырек крыши, запрокидывает назад голову, рукой придерживая широкополую шляпу, искрящуюся неоновыми звездами: Матео так долго не хотел ее делать, утверждал, что это глупость, безвкусица, звезды – это слишком просто, но все-таки сдался; ладно, ладно, только не говори никому. Агата клялась Мерлином и Морганой, но на первой же вечеринке всем разболтала. Даже тем, кто не спрашивал.

Агата вглядывается в небо – луна похожа не то на сыр, не то на лицо ожиревшего старого гоблина, – улыбается. Пока Руби с ящиком возится, тревогу в большом глотке джина топит, жуткие мысли о том, что будет, если Робин Марш все-таки не найдется никогда, глупостями замещает, твердит себе верь в лучшее и все хорошо будет.

Какая-то неволшебница на фестивале в Гластонбери – тонкие браслеты звенят в такт музыке, – объясняет: позитивное мышление – вот, что такое настоящая магия. У Агаты от ее речей болит голова. Агата тянет Рори за рукав: пойдем, наркоманка какая-то, там коктейли, кажется, раздают, о, а вон там футболку можно купить, смотри! 

–А я-то как давно, – смеется себе под нос, находя в кармане джинс мятую пачку сигарет и зажигалку. Агата на крыше салона была один раз, на крыше особняка Булстроудов – тысячу. Майлз тянул за руку, смеялся над глупыми страхами, говорил: «со мной не упадешь, не бойся, я тебя поймаю». Потом упал сам, оставив наедине с самой собой. Так же, как Робин оставил Руби. [Нет, не так же. Ничего общего нет. Разные. Слишком разные. Выдыхает дым, щурит глаза – от луны веет могильным холодом, нежеланными воспоминаниями. – Он вернется, Руби. Он никуда не денется.

Не пустые слова, не праздное утешение – приговор и пророчество.
Действительно, куда Робин Марш может исчезнуть, когда на его плечах такая ответственность. Сколь угодно беги – не убежишь. Сколь угодно отрицай – не отринешь. Сколь угодно верь в свободу – твоей не станет.
Агата слишком хорошо знает, что такое разбитые надежды, что такое несбывшиеся мечты, потому остальным приписывает схожий путь: иди по протоптанной дороге, не заблудишься, вернешься туда, откуда начинал. Агата плутает в чаще, похмельными иллюзиями себя тешит, но раз за разом лбом бьется о каменную стену.

– У него другого варианта нет, – пожимает плечами, поднимается, едва балансируя на скользкой, омытой дождем черепице. – Ты верь. Я знаю.

так же, как всегда, когда перед матчем сомневаешься в своих силах и думаешь, будто промахнешься, будто не получится, так же, как на испытательных думала, никому не говоря, не показывая, будто провалишься, так же, как всегда.

Огонь зажигалки обжигает пальцы. Агата морщится.

– Сейчас, погоди… – выкидывает недокуренную сигарету, из кармана выуживает волшебную палочку, перехватывает поудобнее. – Вингардиум левиоса! – поджимает губы: лицо сосредоточенное, серьезное, будто не ракету выше, еще выше, и еще выше, поднять пытается, а оркестром на открытии Чемпионата мира по квиддичу дирижирует.

В Лютном становится светло, ярко, громко.
Агата подпрыгивает, хлопает в ладоши, на Руби смотрит радостно:

– Взрываем все?

Если твой брат не примчится сюда со всех ног, увидев это, то я его не понимаю.

Год назад Рождество чуть не оставило род Кабрера без кирпичного наследства в центре вишневого сада. Первый сезон возвращенной веры в чудеса, первая зима в Пушках, первый Сочельник без присмотра родителей. Робби едва успевал латать трещины старого дома, не готового к шебутному веселью каникул. Руби не отставала, оставаясь на шаг впереди — «бобби-хмурые-бробби» хохотала, показывая язык с насеста метлы под потолком; «ты мне не капитан» возмущалась, отказываясь за оброненной ёлочной шляпкой спускаться вниз. Неохотно признавала поражение перед двухметровым подкреплением местного цирководца, но не сдавалась: перебираясь птичкой на подставленное Джимом плечо, наклонялась над ухом, подначивая спрятать среди хвои ветвей хоть один настоящий бладжер. Роб-любопытный-лоб, подслушав, угрожал переломом биты в трех местах. 

Год спустя — как сговорились все. Рождество оседает корицей на дне чашки пустой, и дом такой же — тишиной снега укрытый; от полей террасы до перышка трубы над чердаком. Редкие гости украдкой доставляют шепот оправданий — в зеленых угольках камина, в щелкающем клюве совы, в случайной остановке на маршруте Ночного Рыцаря. Всем некогда, всем поствоенные мечты Министерства смешали из планов срочный коктейль, всем не до Рождества среди сугробов вишневых ветвей. Руби, впрочем, тоже. Перо оставляет росчерк под сердцем Гринча.

На обороте открытки под сладостью стихотворных традиций растекается чернильным контрафактом почерка: «P.S.: Ма-па, салон в порядке, дом цел, дети здоровы, зимняя коллекция - отпад. Ваш Р.». Руби оглядывает придирчиво буквы, поправляет у «Р» завиток. Как будто настоящий, на деле — подделка, с пергаментов Гринготтс впитанная в перо с середины сентября. Сова уносит фальшивую монету полуправды сквозь метель, сиплым уханьем приветствуя ушастого филина на встречной полосе.

Веточка мимозы под бантом сияет зачарованным инеем. Пергамент звенит колокольчиком извинений: снова не вышло, снова дела, до встречи в 1984, не снова, а заново — удачи, Марш! Руби обменивает увесистый сверток на шляпную коробку, вдоль летучей ленты тихо обещает: увидимся летом, Саммерс, передавай привет моему жениху.

Руби не ждёт полуночи, досрочно разворачивая желтый глянец упаковки, не смотрит в пустеющий угол упрямо. Никто не будет ставить ёлку. Это всегда делал деда Ди. После — папа Карл. Год назад — братец Робин. В этот раз — «никто, блядь, не трогает сраные деревья» — голос за завтраком ледяной коркой над лужей трещит. Матео прячет в чашке нос, бурчит неразборчиво что-то. Исчезает в салоне, не спеша обратно падать Сантой в камин. У Дженкинса на лице маска капитана перед сложным матчем, на кончике носа — вишневый джем. Руби фыркает и тает приобретенным уютом улыбки: «передай, пожалуйста, салфетку».

Блестящая бумага улетает на ковер. Руби растерянно осматривает керамического кота с поднятой правой лапкой. Щелкает ногтем по иероглифу на монетке. Гадает, какой в Киото декабрь и кого в этот раз переманивает Салли в свой блокнот. У застывшей фигурки нет ответа, и Руби касается лапки мизинцем: крохотной удаче крохотное «пять». Кот машет в ответ, передавая тёплый привет сквозь часовые пояса. Руби смеется, повторяя трюк. Спешит для очередного талисмана лучшее место найти.

Ставит его в один ряд с почетным кубком «Лиги Агаты», на алтарь каминной полки под портретом. Сверлит укоризненным взглядом безжизненный холст, скользит пальцами вдоль крохотных трофеев. Память вспыхивает проталинами счастья, но реальность вновь и вновь затягивается пепельной коркой застрявшей в лёгких осени. Самозапрещенная печаль выползает на звук тишины.

Стеклянный шар тихо звенит, встретившись с меланхолией на кончиках пальцев. Руби моргает, приподнимаясь на носочках, заглядывает в алтаря глубину. Задвинут подальше, под самую рамку — лишь бы не разбить ненароком.

Ладонь аккуратно сжимает первый оберег без печати Кабрера. Выносит под приглушенный свет ламп. Заключенное в стекло, квиддичное поле тихо белеет на дне. Руби в рукав пальцами влезает, растерянно щупает ремешки на предплечье — пусто. Руби гостиную оглядывает, прижимая шарик к груди, заглядывает под диван — палочки и след простыл. Руби на мягкие подушки взбирается, сама над собой посмеиваясь — и как давно тебе нужна ветка, Руби Леонор Марш? С осени — отзывается тень из пустого угла.

Ерунда.

Кулак рисует в воздухе петлю, снежный вихрь взмывает над игрушечным полем без всякой придури уимбурнских левиос. Флитвик бы ей не гордился. Руби, откровенно говоря, наплевать. Метель кружит фигурки над полем, угольки бладжеров тихо об биты стучат. Руби гипнотизирует крошечный кубок в круговороте снежинок. Переворачивает шарик опять. Зима за окном отражается зеркальной пургой, барабанит крупными хлопьями по стеклу.

Лай двух псов вдалеке переливается колокольчиками в рождественских санях.

Часы в спальной мальчишек-первокурсников в башне Ровены Рейвенкло неуклонно отмеряли время.

Тик-так. Тик-так. Тик-так.

Когда два месяца назад Смит отмечал свой день рождения и задувал свечи на торте (разумеется, черничном), он загадал не возвращаться в приют, потому что загадывать найти семью было слишком обидно, заранее зная, что желание не сбудется.

Сейчас до каникул оставались считанные недели, а чуда, несмотря на то, что стены этого места дышали волшебством, не произошло, а это означало только одно: Смита ждали угрюмые обои, скрипящая сетка кровати, коробка с цветными карандашами и пугающее одиночество, ведь ему давным-давно дали понять, что в том мире ему места нет. Жестоко было заставлять его туда возвращаться, особенно после того, как он нашел уголок, где его странности не то, чтобы были обыденностью, но по крайней мере не оставляли его за бортом жизни, снова и снова.

Тик-так. Тик-так. Тик-так.

С каждым отсчётом бессердечной секундной стрелки, он становился все ближе к моменту, когда нужно будет собрать вещи, сесть в поезд и уехать прочь из сказочной Шотландии, где жили феи, единороги и чудеса, в грязный и серый Лондон, где жили крысы, голуби и насмешки. Из места, где, когда станет одиноко, достаточно просто одернуть полог кровати и спустится по винтовой лестнице в гостиную, где всегда найдешь партнера для игры в волшебные шахматы, а если не найдешь, то сможешь поговорить хоть с портретом, хоть с призраком, туда, где даже в окружении сверстников твои игры в лучшем случае сочтут очередным чудачеством, а в худшем - снова засунут в шкаф.

В мире, где нельзя оживлять нарисованных тобой разноцветных кошек, нельзя оставаться собой.

Тик-так. Тик-так. Тик-так.

Толку грустить и гипнотизировать стрелки? Одноклассники, вот, проводят последние деньки перед экзаменами кто во что горазд - кто-то готовится к сдачи зелий, а кто-то забил на все и играет в кусачее фрисби или плюй-камни на зеленой лужайке - один Смит сидит в спальне и дуется на часы, словно часы виноваты в том, что всего лишь делают своё дело.

Осознание приходит внезапно. Смит резко вскакивает с кровати, натягивает разноцветные носки - он спешит, каждая секунда на счету, нет времени искать одноцветную пару. Застегивает на все пуговицы свой ярко-бирюзовый камзол с орлом на спине (первое, что Смит сшил, когда научился зачаровывать иголки и нитки) и, перепрыгивая через ступеньки, направился прочь из башни. И чего это он сам себя в ней заточил? Он же совсем не принцесса. В сказочном мире ему должна была отводиться другая роль. Какая - пока неизвестно, но уж точно не принцессы, ведь у принцесс всегда была злая мачеха, а у Смита не было даже мачехи. А это, как ни крути, уже огромный плюс.

Экзамены, кажется, особо волнуют только пятикурсников и семикурсников, ибо все остальные, кажется, на улице: кто-то на Озере, кто-то на площадке для квиддича, а кто-то расположился прямо на лужайке у замка. Смит улыбается и идет, куда глаза глядят, а глядят они на лес. Вот он проходит мимо тыквенных грядок, которые в миг его прибытия сюда украшали гигантские сказочные тыквы, а сейчас - маленькие зеленые листики. Вот остается позади класс для занятий по Уходу за волшебными существами... А вот - огромная одуванчиковая поляна, яркая, желтая и прекрасная. Как раз на границе дозволенной школьникам территории.

Смит садится прямо посреди одуванчиков - только его ярко-синяя шляпа с зеленым пером возвышается над желтой гладью одуванчикового поля.

Он вдыхает их запах и совсем не думает о том, что часы в спальной ни на мгновение не замедлили свой бессердечный отсчет.

Тик-так. Тик-так. Тик-так.

MILLICENT BAGNOLD
35-45; ЧИСТОКРОВНА; КАНДИДАТКА В МИНИСТРЫ, ГЛАВА ОТДЕЛА ММС; МНОГОУВАЖАЕМОЕ НАЧАЛЬСТВО

REBECCA FERGUSON

« У Миллисент стать романского священника — чёрный ворот под горло, изломанная Герника ключиц и запястий. Лицо без возраста и одежда без пола — в своей «женскости» она видела только недостаток, мешающий добиться власти в мире мужчин в чёрных мантиях. Всю жизнь Милли лепит себя по подобию рельефов на горе Рашмор, чтоб в зените карьеры развернуться на 180° — выточенная импрессионистскими мазками железная леди кажется не конкурентоспособной на фоне других кандидатов. Мужчины в чёрных мантиях довели страну до войны и Милли убеждают трансформировать свой имидж, используя «женскость» как преимущество. Она коммодифицирует боль от потери единственного сына в политические очки, водружая на голову лавровый венец не героя, но мученика. Обществу нужно обещание ренессанса и она станет в позу Богоматери, если это приблизит её ко власти ». » чистокровна по происхождению, но в браке не была так избирательна. Не испытывает неприязни к маггл-борнам, но в глубине души считает, что селективное скрещивание предков сделало её качественно лучше других. » воздерживается от ультра-радикальных мувов и обещаний, публично апеллируя к большинствам, но кулуарно не забывая и о привилегированных меньшинствах, стараясь склонить их на свою сторону обещаниями сохранения достатка и старой-доброй социальной стратификации. » сторонница дипломатии, интриг и тонкой двойной игры. Террор и агрессия ПСов — слишком толстые и грубые методы, чтобы Бэгнольд могла проникнуться этим движем, хотя идеологически некоторые постулаты ТЛ были ей близки. » политик до мозга костей. Её мнение и её political agenda это две принципиально разные вещи. Скажет, что угодно, если это будет выгодно, но никогда не ляпнет то, что думает не в той комнате. » лично наняла Барти-младшего своим помощником. Крауч видит в этой работе окно для личных возможностей, вполне искренне уважая её ум и лидерские качества, но не возводит Бэгнольд в культ личности (плавали, обжигались, мы теперь индивидуалисты). Для Миллисент сын основного конкурента в её штабе тоже win-win situation, так что буду рад построить между ними осмысленный коннект, интриговать, сублимировать на тему потерянных родственников и размышлять о философских материях за партией в шашки

---

ПРИМЕР ПОСТА

выкорми ворона, и он выклюет тебе глаза

Чувства замирают в плену метафизики. Пустота не чёрная и не белая [его злость расходится по ней рябью гравитационных волн, самообман искривляет идеальное пространство]. В Барти нет ни любви, ни ненависти к отцу — он приучил себя не чувствовать «ничего». Что бы это ни значило. Законы трансфигурации не вдаются в такие подробности. «Ничто» есть новая форма того, что было «чем-то» или обесточенное вместилище для того, что больше не активно? Сплетения сердечных мышц образуют квантовый вакуум. Гейзенберг пускает пулю ему в лоб. Магглы считают, что «ничто» рождает вселенные. Что «ничто» есть источник «всего».

Когда его спросили, убьёт ли он своего отца, Барти-младший ответил «да». Он искренне верил, что сможет.  Его machiavellian personality была впечатана в код ДНК, от Каспара к Барти-старшему вдоль по линиям их родословной. Разве предки осудят его за силу характера? За то, что в решающий час сделал необходимое? Ужасное, но последнее, что оставалось?

— Авада... — слово клеится к нёбу. Язык вдруг кажется слишком тяжёлым. Барти зачем-то думает, что мать будет первой, кто найдёт тело. Даже если ему удастся обойти защитные чары и выбраться — аврорам не составит труда понять, что здесь произошло. Это убьёт её быстрее болезни.

Почему он не защищается? Было бы проще, если бы между ними завязалась дуэль. Убей или будь убит. Никакого времени на раздумья, никаких сомнений и сантиментов. Сатурн сожрёт своего сына или сын низвергнет отца в Тартар? Честное, почти благородное решение проблемы — победа сильнейшего. Ситуация pollice verso. Большой палец медленно опускается вниз.

В нём появляется «что-то», что отличается от «ничего». Травинка посреди песчаного пляжа. Квадрат жёлтого света в профиле заброшенного дома. Вспышка на солнце. Барти смотрит отцу в глаза. Всё это лишь провокация. Его покорная готовность сдаться — обман, чтобы выжить. Так паук чувствует жертву, ступившую на его паутину. Сначала рывок [ощущение возможности борьбы], потом отчаяние и ужас.

«Что-то» это враг. Назойливая блоха. Ленточный червь в мозгу. Паразит всегда является осложняющим фактором.

В его голове слишком много имён и дат, паролей, локаций, координат. Барти всего себя посвятил делу Тёмного Лорда, он знал слишком много, чтобы попасться. Что если авроры уже в пути и этот разговор тет-а-тет лишь вежливая прелюдия? Его мозг вывернут наизнанку, соскабливая слой за слоем будто чистят кожуру с яблока, пока огонёк сознания не потухнет окончательно. Сломать можно любого. Барти не может позволить себе эти «если». Все переменные надо исключить из уравнения. Он сделает это ради них всех. Ради матери. Ради Тёмного Лорда. Он сделает это ради Барти Крауча... старшего. 

Перед ним петля. Но он наденет её себе сам как нить дорого жемчуга.

— Диффиндо, — всё происходит за несколько секунд. Палочка, ранее направленная на отца, дёргается в сторону стола — разрезает пустой бокал на острые осколки. Это будет больно. Смерть от колотой раны — не особенно весело, но, по крайней мере, это быстро [если знать где резать]. Ещё час назад Барти и близко не мыслил о смерти, он смирился с неизбежностью такого исхода за считанные секунды, как смиряются только сумасшедшие, святые, либо одержимые.

Ещё секунда и осколок в его ладони. Чары раскроили материю идеально острым надрезом. На туфли-оксфорды коньячного цвета упали две капли крови. В похожих он был на своём выпускном из Хогвартса. Золотой мальчик с золотыми волосами и идеальными отметками. 12 СОВ по всем предметам — впервые в истории школы. Казалось, даже отец в тот день улыбнулся.

Барти-младший тоже улыбается, когда вонзает осколок себе в шею. Пол под его блестящими туфлями трескается.

Совсем скоро «что-то» снова станет «ничем».

SÓLVEIG THE HAG
22 Y.O.; 3/4 PB x 1/4 HAG; БЕГЛЯНКА; РОДНАЯ ДОЧЬ

ANYA TAYLOR-JOY

сольвейг и сама не сразу поняла, когда вишня стала не слаще золы, почему гранатовый сок похож на железо и пепел. собирала в ладони горстями черешню, сминала крупные спелые ягоды, рубиновый сок пачкал пальцы и рукава белого платья. она давила сочную мякоть, словно животное наклонялась над чашей, на белых прядях остались красные капли. ( что со мной? ) все сны с четверга на пятницу - вещие. соль чертила кровью руны по периметру комнаты, мелом рисовала защитный круг, перечитывала заклинания - толку не было. на мгновение показалось, что скоро волшебная палочка перестанет слушаться, что магия уйдет из нее, как ушел кисло-сладкий вкус яблок, как перестало искриться на кончике языка любимое белое вино. в ночь на пятницу сольвейг приснилась беловолосая женщина, окровавленными пальцами провела по лицу три кривые полосы, до утра за окнами каркало голодное воронье. ( так не должно быть всегда ) в библиотеке отца сотни книг о проклятиях, ритуалах, легендах. соль перечитала от корки до корки все о порче, сглазе и отворотах, потом перерыла заметки отца, в старом его дневнике нашла грубый портрет от руки беловолосой женщины с длинными спутанными волосами. а я-то думала, ты никогда мне не лжешь, - сказала отцу, припечатав смятый листок к гладкой поверхности эбенового стола. это позже сольвейг узнала, что не все сказки - ложь, что есть такая магия, что даже без заклинаний сама по себе напоминает проклятие, и что человеческие легкие на вкус слаще гранатового сока и пьянее вина. а еще что если бы знала, какой станет собственная жизнь, перерезала бы сама себе горло заранее. * сольвейг фогель - внучка чистокровной ведьмы (получается сама на четверть ведьма). что это значит и почему в этом нет ничего хорошего, расскажу лично. а потом гретель и мартина убедят тебя, что быть ведьмой - это круто; * да, ведьма и волшебница - не одно и тоже; * хотелось бы обменяться постами до анкеты, а еще история соль на узнавании о том, что она - ведьма, вообще не заканчивается. спойлер: несколько лет в темнице сырой и без надежды на спасение никого не делают ангелочком; * игрока хотелось бы вдумчивого и адекватного, а еще способного и самостоятельно находить как себя развлечь (простите, я не всегда могу быть 24 на 7 на связи). но я все равно где-то рядом, как истина; * в общем жду свою хтоническую принцессу, мэйк таргариенс витчес грейт эген.

---

ПРИМЕР ПОСТА

сколько ни проси о помощи, но вода это дело тонущих
шторм это дело тонущих (смерть — это дело тонущих)

В горах небо скрывается за тьмой реликтового леса, высокие хвойные деревья смыкаются над головой, коренья из земли лезут массивными тугими плетьми, выпадают на узкие тропки, цепляются за ботинки и мантию. Если смотреть прямо в чащу, то сбиться с пути не трудно: среди хаотично повторяющихся вековых сосен и елей, земля мягкая, прогибается под ногами, то и дело на пути подворачиваются перекошенные испещренные тысячей мелких царапин, валуны. Там, где когда-то отступили ледники, камни остались лежать унылой ненужностью, обросли островками мха, стали лесным придатком. Волдеморт даже останавливался у некоторых, так, на всякий случай. Долго смотрел на серые монолиты, водил над ними волшебной палочкой, потом магия начинала рваться с самого кончика, цеплялась серебристыми нитями за деревья, уходила дальше вглубь и выше в горы, где воздух чище и видно небо. После снова приходилось пробираться вперед.

Пешком. Ровно так и сказал Волдеморт в самом начале, как только волшебники трансгрессировали к предгорьям Монблана, а дальше - долгое восхождение в кромешной неулыбчивой тишине. Марволо больше слушал горы: монотонный гул, поднимающийся откуда-то с земли прямо вверх, словно местная природа резонировала с магией, рвалась из утробы с глухим воем и растворялась, призывая к самому сердцу. Где это сердце - Темный Лорд до конца не был уверен, а без уверенности беспочвенно раздражался и только хмурился, снова и снова заставляя магию танцевать вокруг себя, чтобы не потерять нужную ниточку. Попутчиков и вовсе не стоило брать. Том не любил компанию, он достаточно в прошлом провел в гордом одиночестве, не желая прибегать ни к чьей помощи, избегая провожатых больше из самомнения и тщеславия, чем от предосторожности, так что отсутствием компании тяготился едва ли. Но Карадок был полезен. Как средство, как подстраховка, если вдруг что-то пойдет не так, просто как молчаливая тень, не требующая опеки и внимания. Женщине путь дался бы труднее, неподготовленным и изрядно разленившимся министерским чинушам, пригодным как пушечное мясо или вынужденная жертва, - тем более. Дирборн же просто следовал. Не задавал вопросов, не требовал остановок на десять минут чтобы дать ногам отдых, не отвлекал внимание хриплым грузным дыханием. Самая удобная из возможных компаний. Даже если при условии, что усталость и правда копилась; Волдеморт и сам был готов на привал после утомительной ходьбы среди многовекового леса, но, как и всегда бывало, упрямство вкупе с озлобленной решимостью, гнали вперед.  Аккурат до тех пор, пока лес не разбился на луга и кустарники.

- Здесь сходили лавины. Давно.

Волдеморт заговорил неожиданно, словно натолкнувшись на невидимую черту. Остановился на показавшемся лугу, взмахнул рукой в сторону повалившихся и переломанных деревьев, их мелких и тоненьких побратимов. Вообще-то он хорошо помнил вот эти места, хоть был здесь больше двадцати пяти лет назад. В прошлый раз его снесло лавиной вместе с вот ровно таким же деревьями, он пробарахтался в снегу несколько часов, окоченел, едва выжил и даже после того, как смог трансгрессировать на безопасную территорию, отогревался зельями и магией еще несколько дней.  Собственное бессилие тогда ударило хлестко, Том надолго зарекся посещать этот регион Альп, совершенно не дружелюбный к волшебникам, но вот время прошло.

- Руку, - произнес Марволо, вытянув собственную к Карадоку. - Я знаю куда нам двигаться дальше.

В прошлый раз Том шел наобум, едва разбирая дороги, применил столько заклинаний, так бесполезно растревожил местные силы, что все обернулось плачевно, но годы учат осторожности. Темный Лорд ухватился за чужой локоть, потянул Карадока на себя, а после перенес их еще выше в горы, на - пока еще - безопасные территории.

- Сегодня не дойдем, - все так же больше себе, сказал Волдеморт, передернул плечами, выпуская чужую руку. - Но вот там раньше был домик для путешественников, если его не смело во время схода лавины, то не придется ночевать в палатке.

Зачарованный шатер у Тома, разумеется, тоже был, как и все  необходимое для выживания, если вдруг дорога окажется куда длиннее, чем он планировал, но, даже за столько лет жизни в магическом мире, Риддл от себя абсолютного доверия к волшебству так и не добился, перестраховывался, много лет прятал в кармане складной нож, пока не обрел могущество. Зато впервые за время пути взглянул на Карадока и усмехнулся, криво дернув уголками губ, словно так обозначая изменение в собственных настроениях. А они, ведь, и правда были. В горах Волдеморт лучше знал чего именно опасаться, чувствовал куда трансгрессировать было бы невозможно, больше не блуждал в лесных потемках, выбирая правильное направление до цели. Он только кивнул головой, чтобы двинуться дальше, перепрыгнул через несколько камней пригретых на заходящем солнце, и повел Карадока к нужному перевалу.

- У тебя есть вопросы?

Том не читал Пожирателя намеренно - не было нужды. Просто капитана гончих он выдернул неожиданно, словно первого попавшегося на пути, ничего не объяснил по дороге, только приказал подготовиться к небольшому путешествию и взять теплые вещи, а на этом инструкции закончились. Теперь они были во французских Альпах, на мили вокруг ни души, и солнце, как огромный желток напоровшийся на горные пики, медленно вытекало, превращаясь в мутные алые разводы. Если все пройдет хорошо, завтра они смогут достигнуть Места Силы, которое искал Темный Лорд. Если очень хорошо, то к вечеру у него будет россыпь с виду непримечательных мелких камушков, забрать которые он и отправился, наплевав на остальные дела. Если же нет - то Доркас вполне могла стать следующим капитаном, у нее для этого было достаточно и сил, и ума. Впрочем, рисковать Дирборном без равноценного размена все равно не хотелось. Особенно теперь, когда у Марволо внутри утихло клокотавшее раздражение и чужая компания показалась вполне удачной идеей.

- Сейчас самое время.

Пока они двигалось в сторону ночи. И гул от гор нарастал.